Николай КАСЬЯН: «Москва и Киев нам до сраки. Столица наша — Кобеляки»

Говорят, что горбатого только могила исправит, но пациенты знаменитого костоправа из Богом забытых Кобеляк Николая Касьяна считали — и не без основания! — иначе. Поэтому и выстраивались в длиннющие очереди, неся ему свои горе и боль.

Местные жители тоже не терялись: выпускали минеральную воду его имени, торговали лаковыми календарями с его светлым ликом, сдавали комнаты страждущим, прибывающим со всех концов СНГ. Другой на месте Касьяна давно бы задрал нос, а то и собственным нимбом обзавелся, но он не строил из себя святого: крепкой пятерней похлопывал пациенток по пятой точке, отпуская при этом ядреные шуточки, приправленные матерком.

Глядя на этого простого, без интеллигентских заморочек мужика, трудно было поверить, что когда-то он мечтал учиться в художественном институте — больно хорошо рисовал. Вполне мог преуспеть и в литературе — занял даже как-то второе место в поэтическом конкурсе «Комсомольской правды», пропустив вперед только Роберта Рождественского. Не судилось. По настоянию отца Николай Касьян стал врачом, а потом и родоначальником мануальной терапии со всеми вытекающими последствиями.

Огульные обвинения, наветы, преследования — было все, но воистину народный доктор не в обиде на жизнь, которая, как и болящие, норовила повернуться к нему задницей. Уверен: мысль о том, скольким людям помог, его согревала. Как свидетельствует Книга рекордов Гиннесса, только за 1989 год Касьян вправил позвоночные диски 41251 больному, а практиковал он более 30 лет. Прав все-таки летчик-космонавт Георгий Гречко, которого тоже лечил кобеляцкий костоправ. Увидев стадион народу, сбежавшегося посмотреть на него, дважды Героя Советского Союза, Гречко был краток: «Космонавтов до хрена, а Касьян — один».

«Я был почти враг народа — шарлатан, аферист, невежда. Отца вообще восемь раз судили»

— Николай Андреевич, вас не без основания считают фигурой знаковой, вы — человек, который создал себя сам и которым уже много десятилетий Украина по праву гордится. Скажите, а это правда, что вы хотели покончить с собой?

— (Вздыхает). Что тут греха таить, было дело... Я, Дмитрий Ильич, такие знавал времена... Проверка шла за проверкой — в одном 80-м году 22 комиссии у меня побывали! Причем не наши кобеляцкие, а киевские и московские. Кем только я для них не был — шарлатаном, аферистом, невеждой, но перво-наперво они хотели, чтобы я перешел под крыло здравоохранения... Я же работал тогда в соцобеспечении — в доме-интернате для престарелых и инвалидов. Там меня называли Батя...

Много людей обращалось ко мне за помощью, а условий для работы не было никаких. Когда я начал уже, что называется, доходить, Минздрав распорядился: «Ладно, дайте Касьяну хоть что-нибудь». И мне отдали... дезинфекционное отделение при санстанции. Больных принимал в комнате, где стояли камеры для дезинфекции белья. Министерство закрепило за мной медсестру, чтобы она регистрировала посетителей, и положило ей зарплату. На этом свой долг оно сочло исполненным — ни санитарка денег за свою работу не получала, ни я. Лечили бесплатно, а народу было полно...

— Полно — это сколько?

— Около 500 человек ежедневно.

— Боже, как вы выдерживали?!

— Прием начинал в четыре-пять утра. Каждый день! Так проработал почти год, пока мне не выставили счет. Оказалось, за каждую электролампочку я должен заплатить по 50 рублей в месяц и 250 целковых за помещение. «Как это? — спрашиваю. — Я ведь ничего не получаю». Плюнул и перешел в гостиницу, где мне выделили комнату, а когда там топить перестали, решил: «Буду принимать людей дома».

Встану вот так с утра пораньше, гляну в окно — очередь сумасшедшая. Люди ехали, ехали, ехали... Не только со всех концов Союза, но и из-за границы.

Лопнуло мое терпение, когда в очередной раз прислали комиссию, а министр здравоохранения Украины Романенко передал в прокуратуру республики материалы для привлечения меня к уголовной ответственности. Трижды он это делал! (Волнуется). В общем, пошел я куда глаза глядят... «На хрена это мне надо?! — думаю. — Зачем жизнь такая? Лучше повеситься». Так и решил: «Повешусь». Смотрю вокруг, а там такое место красивое — с ума сойти можно: гора, внизу Ворскла течет... «Ну неужели я такой дурень? — спрашиваю себя. — Да пошли они все к е...ной матери, эти министры и их прихлебалы, — люди-то на моей стороне».

Больные для меня — главное. Увидеть, что тяжело хворый стал здоровым, — больше благодарности мне не надо, потому что результат моего труда налицо.... Особенно если это детки. Как часто мы, врачи, делаем детей калеками! Вот, например, рождается ребеночек. Видишь, что роды проходят очень тяжело, так лучше кесарево сечение сделай, но до детского церебрального паралича не доводи! (Волнуется). До нас эта простая истина, наверное, никогда не дойдет.

Лет 15 назад я был в Китае и с тех пор сравниваю китайскую медицину и отечественную. Пусть простят меня медики, но сравнение не в нашу пользу. В Китае доктор — уважаемый человек, но там и врачом стать трудно — не то что у нас сейчас. Как, например, я поступил в мединститут? Моего отца, чтобы вы знали, восемь раз судили за то, что был костоправом...

— Да вы что?!

---

---

— Да, я был почти враг народа, а поступил без всякого блата. И никаких поборов со студентов не было, а сейчас, чтобы попасть в вуз, не знания нужны, а доллары! Мой сын об одном профессоре, у которого в мединституте учился, сказал: «Папа, чтобы получить у него пятерку, нужно только одно — 200 долларов. Тогда все будет в порядке».

Мне вдвойне обидно и стыдно, что мы перешли на иноземную валюту. Только сейчас пытаемся поднять свою гривну. Пусть лучше она гремит, а не тот, Господи прости, доллар!

— Задам вам, может, крамольный вопрос, но он о том, что болит. Что же у нас за страна, если даже такие люди, как вы, столько лет не могли пробиться? Почему талантам и профессионалам так любят ставить палки в колеса?

— За хорошее дело всегда надо биться, драться, доброе имя нужно отстаивать. Так было раньше, так, честно говоря, осталось и сейчас.

Мне очень трудно об этом говорить, но каким бы ни был Советский Союз закостенелым, я доказывал свою правоту. И доказал! Стал заслуженным врачом Украины, народным врачом Советского Союза, был удостоен множества орденов и избран депутатом Первого исторического съезда народных депутатов СССР.

«Чтобы ноги твоей больше здесь не было!» — сказал мне главный врач Феофании. Я только плечами пожал: «На хер вы мне нужны?!»

— Что же это за парадоксы? Вплоть до 80-го года вас называют шарлатаном и аферистом, а через несколько лет дают звание народного врача СССР...

— Вы думаете, органы здравоохранения оформляли на меня документы? Ничего подобного. Ни облздрав, ни министерство даже пальцем не пошевелили.

— Кто же?

— Это была судьба, Бог мне помог. Он сделал так, что у меня большие люди лечились: член Политбюро Романов, секретари ЦК КПСС Зимянин и Зайков, дочь Брежнева Галина, космонавты, артисты, спортсмены, ученые...

Помню, позвали как-то раз в правительственную больницу «Феофания» к Валентине Семеновне Шевченко — она была тогда председателем Президиума Верховного Совета УССР. Ее скрутила позвонковая грыжа, каждое движение причиняло адскую боль. Консилиум медицинских светил постановил: только операция, но перед тем, как ложиться под нож, она сказала: «Давайте еще проконсультируемся с Касьяном». Всего за пару дней я поставил ее на ноги, а вскоре мне присвоили звание заслуженного врача Украины — указ подписала сама Шевченко. Несмотря на это, в Феофании меня долго и придирчиво ковыряли, а на прощание главврач сказал: «Чтобы ноги твоей здесь больше не было!». Я в ответ только плечами пожал: «На хер вы мне нужны?!».

— А с чего это вдруг к вам дружно пошли космонавты? Кто-то привез их или сами вас разыскали? Как вообще в провинциальные Кобеляки попадали Герои Советского Союза, министры, члены Политбюро?

— Дмитрий Ильич, если бы Касьян не помогал, к нему бы не ехали...

Рекламы же никакой не было, ни на телевидении, ни в газетах обо мне не рассказывали, даже патента никакого не имел — ну ничего.

— Людская молва опережала газеты...

— Только так. Еще мой отец был известным костоправом, а ему передал свои секреты дед. На чердаке нашего дома лежали кости, по которым отец изучал строение человека... Туда, кроме меня, никто из детей не лазил — боялись. Никогда не забуду, как приехал к нему на лечение Павел Попович. Смотрю, по хате генерал ходит — красивый такой дядька. Спрашиваю у отца: «Ты хоть знаешь, кто это?». — «Да военный!». Я говорю: «Не военный, а космонавт Попович». Отец только хмыкнул: «Какой он там космонавт, если так курит?». А Попович дымил сумасшедше...

Давай он оправдываться: «Андрей Николаевич, что я только не делал... У Джуны был, иглоукалывание пробовал, кодировался — ну не могу бросить курить, и все». Отец: «Боже ж ты мой!». А у него стоял старый шкаф, и в середине старинное зеркало. «Иди сюда! — подзывает. — Посмотри в это зеркало». Тот подходит, а батько ему: «Видишь, какой ты красивый, какие у тебя погоны, какая голова хорошая. Правда, если в этой голове вместо мозгов говно, никогда ты курить не бросишь».

Так и сказал! Через две недели приезжает Попович и говорит: «Все, больше я не курю». Вот что такое психотерапия! (Cмеется).

— Вы ее тоже на вооружение взяли?

— А то! Ко мне же часто привозят тяжелобольных, и я с ними начинаю контакт устанавливать — несу всякую ерунду, все, что взбредет в голову...

Когда привезли ко мне Ирочку Ястремскую, на нее было страшно смотреть. Она, катаясь на роликах, позвонок повредила. После этого не ходила, и врачи сказали, что никогда уже не будет ходить... Куда родители ни обращались, отовсюду ответ был один: их дочка будет инвалидом первой группы пожизненно. Отец уже не верил, что можно их горю помочь, но мать надеялась... В общем, давай я бедняжку ругать, хотя у самого кошки на душе скребли. Потом сказал: «Ирочка, хочешь ходить? Слушай меня».

Вначале она делала на колени нашивки и ползала. Я заставлял ее каждый день хотя бы метров 200-300 преодолевать. А как начала ползать, все — пошла! Инвалидность ей сняли полностью. Когда уже стала ходить, я сказал: «Ирочка, давай я тебя окрещу» (она была некрещеной). Отвел в нашу церковь, и теперь я у нее крестный отец. Сейчас Ирочка в Киеве учится в Университете международных отношений, отличница, написала две книжки... В сборнике ее стихов на первой странице написано: «Крестному отцу моему посвящаю».

«Вот так я почувствовал, какая это сила — ЦК КПСС и Касьян!»

— Земля полнится слухами о том, что вы только начинаете что-то пальцами делать — и все, больному становится лучше. Говорят, даже диагноз можете без всякой аппаратуры поставить...

— А что, собственно, тут удивительного? Это же от тактильной чувствительности зависит. Кроме того, нужно хорошо знать патологическую анатомию. В харьковском мединституте, где я грыз науку в 59-64-м годах, мы учили ее два с половиной семестра — ровно 15 месяцев. Костоправу надо очень хорошо знать патанатомию — это раз, любить медицину — два и любить людей — три.

У великого Гиппократа в распоряжении были только его голова и мозги — больше ничего. Ну и еще клятва, которую до сих пор будущие врачи принимают. А как он спасал людей! У нас в медицине тоже было много талантов: тот же хирург Пирогов... А кардиолог Амосов, травматолог Илизаров, офтальмолог Федоров! С этими замечательными людьми я был в очень хороших отношениях, но вспомните их судьбу: сколько на них было поклепов, что с ними сделать хотели! Мне до сих пор, вот хоть убей, не верится, что гибель Святослава Федорова в вертолете была случайной. Думается, аварию ему подстроили.

— Почему? Зависть?

— А что же еще?! Смотрите, сейчас федоровский центр микрохирургии глаза уже распался, больше такого нет. Вот оно — отношение... Неужели смысл нашей жизни в том, чтобы только разрушить, разбить, развалить?

Никогда не забуду историю с моей монографией «Мануальная терапия при остеохондрозе позвоночника». Я написал ее в Киеве, когда повышал квалификацию в Институте травматологии и ортопедии. Это была первая в СССР монография на тему мануальной терапии. Все рецензии отличные, все замечательно. Я, конечно, хотел, чтобы ее в издательстве «Здоров’я» напечатали. Проходит время, меня вызывают в Министерство здравоохранения Украины. «Николай Андреевич, — говорят, — вы знаете, оно вам сейчас не нужно. Давайте вы будете соавтором, а автор у нас есть — замминистра Зелинский».

— И что ответил Касьян на «заманчивое» предложение?

— Покрыл этого Зелинского матом.

— Немного умеете?

---

---

— Ну! Чем-чем, а этим Бог наградил щедро. Иногда так пошлю — человек дороги назад не найдет. В общем, видя такое дело, забираю эту монографию и еду с ней в Москву. Приняли. «Медицинская газета» написала, что к такому-то времени она выйдет, рецензии были отличные, я жду, жду... Время идет, а монографии все нет. «В чем дело?» — думаю. Когда в очередной раз приехал в Москву, пришел к директору издательства «Медицина». Звали его Валентин Балаболкин — фамилия, конечно, сильнейшая...

Я к нему: так, мол, и так, а он: «Николай Андреевич, ваша монография где-то пропала». А у меня ж на руках все их письма, что она принята к печати! Им же подписанные! Балаболкин в ответ: «Верните письма. Нам они очень нужны, чтобы по ним искать рукопись». Я говорю: «Неужели вы, профессор, считаете меня дураком? Как это так — монография пропала?». И дулю ему под самый нос ткнул: «Вот вы те письма у меня получите!».

Сказал, а сам думаю: «Что же делать? Поеду-ка я к Зимянину». Приехал в ЦК КПСС — набрался, понимаете, наглости.

— И вас вот так просто пустили к секретарю ЦК?

— Сперва связали с его помощником. Я все объяснил, помощник переговорил с Михаилом Васильевичем, и Зимянин меня принял. Больше 40 минут я рассказывал ему, что со мной вытворяют. Он говорит: «Так, Николай Андреевич, успокойся. Поезжай к себе в гостиницу «Минск» (за мной там был закреплен номер), выпей немножечко, граммов 150, прими душ и ложись отдыхать. Завтра пришлем за тобой машину и будем этот вопрос решать».

Еду назад, а у самого сомнения. «Хрен его знает, — думаю, — на что он способен»... На всякий случай написал письма домой и Леоноре Соболевой, подружке моей, отдал: «Передашь, если меня посадят». Потом выпил. Не 100 граммов, конечно, а граммов 700 вкатил, не меньше (смеется). Принял душ, думал, засну — не засыпаю. Ночь так промучился...

В полвосьмого утра подъезжает машина, вызывают меня. Спускаюсь вниз, а там один дядька и с ним — второй. У меня первая мысль: «Охранник». Они такие вежливые, культурно одетые. Сижу себе на заднем сиденье и гадаю: куда это меня везут? Туда или сам не знаю куда? Больше склонялся к тому, что в кутузку, когда ни хера — подъезжаем к издательству «Медицина».

Ну а дальше картина почти гоголевская — словами не передать. Выходит Балаболкин: «Дорогой Николай Андреевич, вы меня неправильно поняли! Я профессор! Что же вы из меня интригана-то делаете?». Мужик, который из них двоих главный, его перебил: «Николай Андреевич понял вас очень правильно. — И на спутника показывает: — Вот товарищ приехал на ваше место. Передайте ему дела!».

— Да вы что?!

— Решили все мигом, а ровно через две недели вышла моя монография. Вот так я почувствовал, какая это сила — ЦК КПСС и Касьян! (Смеется).

«Щербицкий — единственный, кто при Горбачеве передо мной извинился»

— Вы ведь и в Ленинграде, насколько я знаю, по приглашению члена Политбюро, первого секретаря обкома Романова побывали? Как он вас принимал?

— Очень хорошо, очень! Мы там с женой и сыном в гостинице «Смольная» жили. Боже мой! В номере четыре комнаты, мать твою, пианино, большой холодильный шкаф. Открываю, а там икра красная, черная, балыки, выпивка, закуска. Представляете, я ни к чему не притронулся. Думал: «Елки-палки, это же дорого». Стеснялся даже бутылку коньячка с женой выпить, а кушать ходил в столовую вниз — там на рубль 20 можно было до отвала наесться.

Я все кого-то лечил, людей принимал, а в свободное время Романов кругом нас возил. (Переходит на шепот). Я даже знал, из какой посуды ели на свадьбе его дочери гости...

— Действительно из Эрмитажа?

— (Подносит указательный палец к губам и молча кивает). Когда собрались ехать домой, я провожатому говорю: «Мне надо рассчитаться за бутылку пива из номера», а он: «Николай Андреевич, ты что! Какие деньги? Ты же наш гость». А у меня, блядь, перед глазами тот холодильник с выпивкой и закуской... Жадность касьяновская прорезалась! Я хлоп себя по лбу. «Забыл, — говорю, — одну вещь взять». Схватил чемоданчик и с ним наверх. Смел туда паюсную икру, балыки, четыре бутылки коньяку. Подумал и бутылку водки добавил. Все за­брал, номер закрыл и как ни в чем не бывало вернулся. Жена и не поняла, в чем дело.

Хлопцы провожают нас на вокзал (я только поездом ездил), на каталажку сгружают багаж и сверху хотят поставить тот чемоданчик. Но я не дал — сам его нес. Только зашли в вагон, жена спрашивает: «Чего ты туда бегал?». — «Мамка, — говорю, — открой чемоданчик». Она как заглянула — ахнула. Я ей: «Все, поезд тю-тю» (смеется). Так и обокрал Романова. К слову, я его не любил.

— Почему?

— Зайков, Зимянин, хоть и большие шишки, людьми были простыми и добрыми, а у него совершенно другая натура. Очень хорошей была покойная Галина Леонидовна Брежнева. Столько на нее грязи вылили... Писали, что она и мужиков страсть как любила, и такая-сякая алкоголичка была...

— Это неправда?

— Ни х...я, я сам видел! За столом могла выпить граммов 150 от силы. Я пил, конечно, куда больше.

— Красивая женщина была?

— Очень красивая, умная. Ну что? Любят у нас унизить и очернить тех, кого восхваляли в прошлом. И сейчас есть среди депутатов такие, которые при всяком удобном случае норовят покойного Щербицкого укусить, а для меня Владимир Васильевич — вот такой человек! Единственный, кто при Горбачеве передо мной извинился за то, что столько на меня вылили грязи. Ни министр здравоохранения, ни заведующий облздравотделом даже не заикнулись об этом, а он прощения попросил.

«Знали бы вы, какие женщины передо мной раздевались!»

— Среди ваших пациентов была, насколько я знаю, первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. Как она на вашем топчане оказалась?

— Ну, топчан был ее — я к ней домой в Звездный городок ездил. У нее поясница болела, и кто ее только ни консультировал, а легче не становилось. Кобзон посоветовал Вале обратиться ко мне. Она сначала откладывала, а когда припекло, стала через космонавта Берегового наводить справки. Потом прислала за мной свой «вольво».

Спрашивает меня, помню: «Как раздеваться?». Я: «Как всегда». Понял, что что-то не то ляпнул, и исправился: «Раздевайтесь, как все». После того сеанса при каждой встрече в Верховном Совете она меня целовала и спрашивала: «Ну, так как раздеваться — сверху или снизу?». А я ей: «До пояса — и на кушетку». Интересная женщина...

— Но с характером?

— Ну, конечно, с характером! Несмотря на то что была тогда членом ЦК КПСС, председателем Комитета советских женщин, вице-президентом Международной демократической федерации женщин, человек она очень хороший, простой.

— Вы не стеснялись такую женщину раздевать?

— Это они должны стесняться, а я доктор, и мне надо, чтобы пациент снял все, вплоть до бюстгальтера — ничего не должно мешать. Мне нужно провести по спине руками, найти болезнь и сделать то, что необходимо.

Дмитрий Ильич, знали бы вы, какие женщины передо мной раздевались! У меня есть журнал с большой статьей «Скелет Зыкиной на топчане костоправа». Ну хреновое такое название. Это Людмила Георгиевна-то скелет? Да это же фигура!

— Скажите, а как вы лечили Раису Максимовну Горбачеву? Она прямо к вам приезжала?

— Нет, я ездил к ней.

Она тяжело болела — три шейных позвонка были чуть-чуть «сбиты». Из-за этого голова у нее была немного наклонена в сторону, и при ходьбе Максимовна косолапила. Где только ни лечилась — у нас, за рубежом, — все без толку. Советская медицина вообще боялась к ней подступиться, потому что вправлять шейные позвонки очень опасно, можно разорвать спинной мозг. Я за три дня шею Раисе Максимовне выровнял и... получил звание народного врача СССР.

— Какой она вам запомнилась?

— Раиса Максимовна — человек неплохой, вот только больше командовала она, чем Михаил Сергеевич. Знаете, у меня не идет из головы, как Горбачева президентом СССР выбирали. Супруга его тоже на этом съезде присутствовала, и вот когда объявили результат, Анатолий Собчак (царствие ему небесное!) и московский мэр Гавриил Попов идут к Раисе Максимовне и подобострастно вручают цветы... Вроде бы это ее, а не Горбачева, избрали. Михаила Сергеевича же вообще не поздравили. Это такая низость, что передать невозможно.

Раисе, честно говоря, вообще не надо было там присутствовать. Ну кто она такая? Не депутат, никто — просто жена. Чуть позже узнала бы, что Горбачева избрали, поздравила бы его, поцеловала, легла бы с ним по-особому в постель, и все было бы нормально.

Еще одна слабость у нее была — страшно любила переодеваться. Когда я летал с ними в Париж, за Раисой Максимовной полвагона одежды везли. А уж прислуги сколько! Хотя, может, все это было не так уж и плохо. Я же не жил с ней, так что судить не могу.

---

---

— В разгар перестройки журнал «Крокодил» опубликовал на вас дружеский шарж и стихотворную подпись:

Гляди, Минздрав, любой сустав
Вправляет этот костоправ.
Вот если бы еще ему
Мозги бы вправить кой-кому!

В 90-м году, будучи народным депутатом СССР, вы вышли на трибуну cъезда и такую реакционную даже по тем временам выдали речь, что многие в зале онемели. Что это с вами стряслось?

— Моя первая речь была небольшая — меня просто возмутило выступление Власова — олимпийского чемпиона, штангиста... Он сказал, что Коммунистическая партия такая-рассякая, начал всякую грязь на КПСС лить.

Я ни в какой партии не состоял, натерпелся от коммунистов крепко, но когда мне дали слово, сказал ему: «Власов, зачем это делать? На меня тоже и в прокуратуру республики, и в прокуратуру СССР подавали, обвиняли во всех смертных грехах, уничтожали, но я бы такие вещи постыдился сказать». В КПСС, как и в любой партии, попадались всякие люди — и хорошие, и плохие. «У меня жена, — я сказал, — член партии, а я беспартийный, но живем мы вот так, потому что народ и партия едины» (смеется).

Всего я брал слово раз пять. Что демократам не понравилось? Когда студенты в Киеве голодали с требованием снять Масола, я выступил и сказал: «Я понимаю, что какие-то причины для недовольства есть, но зачем нужна голодовка? Это разве метод борьбы?». После этих слов почти вся украинская делегация поднялась и покинула зал. Остались Патон, Амосов, еще человека четыре, а остальные в знак протеста вышли. Ну и что? Сняли Масола, а спустя несколько лет снова его же поставили. И зачем, спрашивается, студентам надо было гробить свое здоровье на гранитных плитах? Разве им больше нечем было заняться? Я вот смотрю... Не знаю, как оно будет дальше, но подождем, чем наша «помаранчевая революция» закончится.

«За те вiддаю я свiй голос, щоб хрен не висiв у мотнi»

— Ну, вы человек не политизированный, насколько я понимаю. За кого, если не секрет, вы отдали свой голос на последних выборах президента?

— Такой же вопрос задали мне журналисты прямо на избирательном участке. Ответил стихами:

За те вiддаю я свiй голос,
Кидаючи цi бюлетнi,
Щоб цвiв, розцвiтав в полi колос,
Щоб хрен не висiв у мотнi.

Я не боюсь говорить, что голосовал за Януковича, — а что тут такого? Неужели за это надо людей презирать, ненавидеть, снимать всех глав районных администраций, наводить особый порядок? Неужели среди опальных руководителей нет профессионалов? Это очень неправильно, очень. Это же труженики, которые много и для районов, и для области сделали. Посмотрим, как эти герои справятся.

Знаете, меня приглашали работать в Китай, в Италию, в Израиль, в Чехию, во Францию, в США, умоляли жить в Сан-Франциско. Я нигде не захотел остаться.

— Чем же Кобеляки вам так дороги?

— Это моя родина. Я понимаю людей, которые ищут лучшей жизни в чужих краях, но неужели мы не можем создать такую у себя в Украине, а?

— Вы считаете, можем?

— Конечно. Бороться нужно, и все получится.

— А если вся жизнь уйдет на борьбу? Разве не могло так случиться, что вы сгинули бы в безвестности? И ни Зимянин не помог бы, ни Раиса Максимовна...

— Ох, не верю я в это! Мой брат покойный — он тоже врачом был — не устоял. Когда от него потребовали отказаться от отца, Михаил сдался, а я — нет. Если ты знаешь, за что борешься, если видишь результаты своей работы, если живешь вместе с людьми и делаешь им добро, бояться нечего. И не нужно падать духом, как я одно время, когда хотел повеситься. Борись, доказывай, жизнь — это борьба! Вот я тут стихи написал. Можно прочитаю?

Я — українець. Син того народу,
Котрий пройшов всiлякi непуття,
Котрий пiзнав i голод, й непогоду,
I котрий знає, як цiнить життя.
Я — українець. Жив в своїх я стiнах
I щастя не шукав на чужинi,
I не стояв нiколи на колiнах
Перед брехнею чи потворством — нi!
Я вижив i живу на Українi,
Не падав духом в смутнiї часи,
А йшов вперед помiж клубки змiїнi,
Звання Людини з гордiстю носив.
Я люд цiлив,
з людьми я був щоденно,
Щоденно з ними жив i буду жить,
Iз гордiстю я нiс життя знамено,
Не зупиняючись нiде i нi на мить.
Так хочеться ще лiкувать, творити,
Не знаючи нi втом, нi каяття.
Я — за примноження добра у свiтi!
За працю я! Я за життя!

— Вы много стихов написали?

— Та багатенько. Еще школьником первое свое стихотворение отправил Павлу Тычине. Павло Григорьевич прислал мне газету, где оно было опубликовано, и письмо с пожеланиями и советами «молодому другу». А уж когда первый гонорар получил, совсем пропал. С тех пор и не могу остановиться.

— Николай Андреевич, и все же... В Кобеляках вам долгое время не давали работать, не создавали условий. Тем временем вас приглашали многие столицы мира, не говоря уже о Киеве и Москве. Почему вы не переехали?

— Я думал об этом, когда сын захотел учиться в Москве — в военно-музыкальном училище Министерства обороны. Министр, маршал СССР Соколов помог с поступлением, и тут же взяли меня в оборот Министерство здравоохранения и ЦК. Вызывают с женой Андрианой: так, мол, и так, даем вам квартиру со всей обстановкой, даже телевизор японский. Переезжайте сюда и будете в Четвертом управлении работать. Причем они так сказали: «Прием будете вести только три часа, зарплата такая». Я им в ответ: «Вы знаете, меня все это не интересует, потому что получается так: тут у вас люди, а остальные — нет. Приезжайте, посмотрите, сколько их под моим домом стоит». Потом Зимянин и Зайков подключились и давай мою жену уговаривать. Показали Андрианочке квартиру, понимаете?

— А что еще женщине нужно?..

— Она загорелась: «Ты что, будем тут жить, рядом с сыном». Квартира, конечно, сильнейшая — пять комнат, Кутузовский проспект, самый центр Москвы, недалеко жил Брежнев... Но я уперся: «Нет!». Зайков спрашивает: «Николай Андреевич, почему вы не хотите в Москву? Это же столица». Я ему: «Вы обижаться не будете?». — «Не буду». — «Тогда скажу так: «Москва и Киев нам до сраки — столица наша — Кобеляки». Он мне пожал при всех руку, обнял, расцеловал и сказал: «Все! Езжайте в свои Кобеляки». Больше меня в Москву не звали...

«Сын у меня хороший: не пьет, не курит, не матюкается, стихов, как я, не сочиняет»

— Тем не менее еще несколько лет назад говорили, что Касьян никак не может построить в Кобеляках Центр мануальной терапии. Когда-то председатель Совета министров СССР Рыжков дал на строительство этого центра добро, но потом Союз распался — и все заглохло...

— Николай Иванович Рыжков — прекрасный, необыкновенный человек. Я с ним так хорошо ладил... Сперва он дал мне помощника своего, чтобы тот приехал в эти несчастные Кобеляки и все увидел на месте, а потом выделил на строительство деньги — 12 миллионов советских рублей. Проект центра был мощнейший: бассейны, стационар, 100 квартир для медработников. Работы велись так быстро — ну просто невозможно, но как только Союз приказал долго жить, все моментально прекратилось. Представляете, некоторые здания уже на 98 процентов были готовы. Котельная (котлы все из Франции), отопление, канализация!

— И что с этим добром произошло?

---

---

— Когда строителей сняли, охраны никакой не поставили, и местные начали все подряд воровать. Там сейчас целый поселок вырос (я его назвал «Хапстрой» и «Ворстрой»), а начальство на все глаза закрывало... Никому оно не было нужно! Ни области, ни району.

— Вот видите! А вы приросли к Кобелякам, любите их: родина, дескать. Неужели не обидно, что свои же все и разворовали? Что же у нас за люди такие?

— (Вздыхает). Люди все равно хорошие. Многих просто убирали как ненужных, а потом стало вообще... Ой, Дмитрий Ильич, мне стыдно об этом говорить... Кстати, а вы знаете, как Касьяна представляли к званию «Герой Украины»?

— Не знаю...

— Бывший губернатор Томин в присутствии 200 руководителей областного и районного звена торжественно объявил: «Областная администрация и облисполком оформили все необходимые документы для представления Президенту Кучме на присвоение вам, дорогой Николай Андреевич, звания «Герой Украины». Об этом в тот же день сообщило полтавское телевидение. Потом Томин все повторил в Кобеляцком дворце культуры, и так раза четыре или пять. Документы приходили в Киев, потом их отсылали обратно, а воз и ныне там... Противно! Ты, блядь, не говори: хочешь присвоить звание — присваивай.

— А чем объясняют?

— Да ничем — молчат. А все же звонили: «Ну как, Николай Андреевич? Присвоили? Ха-ха!». Вот так все у нас делается.

— А что с центром?

— В Кобеляки приехала как-то тележурналист Оксана Марченко. Она, я скажу, молодец... Таким корреспондентам вообще надо руки и ноги целовать. Это же они вытянули Касьяна: приезжали, писали. До сих пор помню большую статью в «Известиях» — открытое письмо министру здравоохранения СССР Чазову. В основном журналисты добивались, чтобы мануальную терапию признали, — областному начальству оно было не надо, им Касьян только мешал.

И вот когда Оксана приехала, посмотрела на тот центр, вернее его остатки, увидела, как я прослезился, — подключила своего мужа Виктора Медведчука. Сейчас там все красиво...

— Построили центр?

— Я там уже прием веду! Если бы вы знали, как люди благодарны Медведчуку за то, что они не мерзнут на холоде. Там тепло, хорошо. Пусть про него говорят что угодно, но человек же не для себя старался и не для Касьяна — для людей...

Касьян скоро пойдет уже на пенсию, но лишь бы кого я туда набирать не буду. Нет, миленькие, — сын там работать будет. Он у меня детдомовский и знает об этом. Я ничего скрывать от него не стал, потому что кто-нибудь из своих же и продал бы. Травму пацану нанесли бы... А так он знает, что его нашли в посадке, когда ему было две недели...

— А сколько ему было, когда вы его усыновили?

— Второй год шел.

— Вырастили его, получается, сами...

— Да, и сын у меня очень хороший: не пьет, не курит, не матюкается, как я. И стихов таких не сочиняет (смеется).

«Янчик, дорогой мой сын, — сказал я ему однажды, — будешь у меня работать? Будешь учиться?». — «Папа, буду». Я знаю: получится из него очень хороший врач. Сейчас он работает в нашей районной больнице врачом-травматологом, пользуется авторитетом. Главное — не боится труда...

«Что такое п...дец? Успешное завершение важного дела»

— Николай Андреевич, смотрю я на ваши руки... Сколько килограммов вы ими поднимаете ежедневно?

— Однажды у меня была московская комиссия — делала хронометраж рабочего времени. Когда все подсчитали, схватились за голову! Каждый день эти руки поднимают не меньше 30 тонн и делают не меньше 75 тысяч ударов по спине и прочим местам.

— Это же какое надо иметь здоровье? Богатырское!

— Сейчас уже не то, миленький. Если б вы знали, как я раньше пил!

— Да вы что!

— Ой, накачу, бывало, полтора-два литра и работаю. Да, хотя из армии демобилизовали инвалидом первой группы. У меня был кавернозный туберкулез легких, пять месяцев я лежал в Алма-Ате и полгода в Москве. Должны были оперировать — удалять верхушки обоих легких, но за 10 дней до операции я получил письмо от матери. Она написала: «Я тебе делать операцию запрещаю, а если ослушаешься, так и знай — хоронить не буду!». И я отказался.

Когда привезли меня, инвалида первой группы, в Полтаву, мать отвела то, что от ее сына осталось, к одной монашке. Бабка эта была похожа на ведьму — зубы вообще как у Бабы-яги... Все мое голое тело без фонендоскопа прослушала, приложив ухо. «Ой-ой-ой, сыночек! — запричитала, — плохи твои дела. Жаль, ты еще очень молод, но если будешь меня слушать, я тебя вылечу». Мать покойная (царствие ей небесное!): «Будет слушать!». Если бы не она, меня бы уже на свете не было.

— Это у вас материнский характер?

— Она молодец, но и отцу спасибо, что бил добряче.

— Воспитывал!

— Конечно, а я разве против? Всем бы таких родителей! В общем, эта монашка дала мне состав — двухлитровую банку. Заглянул я туда — вонючее! Знаете, вот есть говно, а это хуже говна... И по одной столовой ложке, сказала, три раза в день ешь. Я не могу, а мать запихивает. Когда на четвертый день я ожил, уж лучше, решил, потерплю. Стал принимать дальше, и у меня появился аппетит. Когда эту баночку закончил, дали мне другой состав на барсучьем жире. Но это уже была ерунда. Дышать стало легче, я стал сумасшедше поправляться, и уже третий состав принимал с удовольствием. Там разные травы настаивались на чистом спирту, причем пить надо было по 100 граммов, не разбавляя. Тогда и пристрастился к этому делу.

Знаете, кстати, что было обидно? Я по­правился, вылечился, а на работу никуда не принимали. В Кобеляцкой санстанции взяли только на четверть ставки.

— Почему?

— «Нам не нужны калеки», — сказали.

— И сколько вам было лет?

— Да чепуха — 26. Потом, после перекомиссии, мне вместо первой группы еле-еле третью дали, и тогда директор дома инвалидов взял к себе на ставку. Так я туда попал...

— У вас было много выдающихся пациентов. С кем из них вы могли хорошо выпить?

— Неплохо, я вам скажу, пил Маршал Советского Союза Куликов... Вот как сядем мы с ним, с товарищем командующим войсками Варшавского договора!.. Немножко выпивал Епишев — начальник Главного Политуправления Министерства обороны. Ну а так космонавты в основном. С Леоновым, бывало, как вжарим!

Я, кстати, записи с его рассказами берегу. Он любил вспоминать, как первый раз выходил в открытый космос. У них тот полет не задался — авария за аварией, и когда садились, техника отказала. Центр управления полетами разрешил перейти на ручное управление. Леонов уже думал, что не сядет, и, забыв, что рация включена, сказал: «Все, Паша, п...дец!». Потом на пресс-конференции иностранный корреспондент, который услышал крепкое словечко по громкой связи, попытался уточнить, что же оно значит. «А значит оно, — под хохот присутствующих объяснил Леонов, — успешное завершение важного дела».

Вообще, космонавтов я любил — это люди необыкновенные, говорю без подхалимажа. Первым у меня побывал Коваленок, потом Ляхов, Шонин... Между прочим, в октябре 64-го я в Казахстане работал, и когда встречали Комарова, Егорова и Феоктистова, по распоряжению маршала Чуйкова меня включили в поисковую группу. Космонавтам в честь приземления вручили медаль «За освоение целинных и залежных земель», а заодно ее получили и семь встречающих. Это была самая первая моя награда. Я, кстати, единственный врач, награжденный золотой медалью имени Гагарина.

...Ой, а как здорово мы выпивали с Юрой Никулиным! Такой хороший был дядька!

— Анекдоты рассказывал?

— Боже, да это был просто человек-анекдот! Причем сам весь такой серьезный... Однажды он пригласил меня и маршала Куликова с женами в свой цирк на Цветном бульваре. До начала оставалось минут 10, и он говорит: «Мужики, чего глазами моргать? Пошли кое-что покажу». А женам: «Вы тут посидите, отдохните». Заводит нас в одно место, в другое — везде принимают на ура, ведет вниз, где звери, а программа уже идет. Потом хлоп себя по лбу: «Все показал, а свой кабинет забыл».

Заходим, он открывает бутылку... Ему уже на арену пора выходить, а он дверь на ключ: «Все, меня нет». Мы с Куликовым только минут через 40 после окончания представления спохватились: «А как же жены?». Нашли их на выходе — злющие. Маршал по стойке смирно встал, а я к Андриане даже подойти близко боялся... Но Никулин начал с ней так ворковать: муси-пуси, что она растаяла и его поцеловала.

«Много ли у меня было женщин? Каждый день не меньше 300 баб — старых и молодых»

— Кто-то сказал: через вас прошли все знаменитые спины и задницы Советского Союза...

— По этому поводу я написал: «Б’ють по спинах, б’ють по сраках — так лiкують в Кобеляках».

— Николай Андреевич, вы богатый человек или зажиточный?

— Богатый, конечно. Три дочки, сын, три внука и один правнук. Ну а самое большое мое богатство — народ, простые сельские люди, которые растят хлеб и нас кормят. Больно, что мы не обращаем на них внимания. Принимаем вроде бы законы, а что толку? Только посевная или уборочная подходит, начинается: дизтоплива нет, запчастей нет...

Меня часто приглашают в компании, и я никогда не отказываю, хотя пью сейчас очень мало: в основном только чаек. Привык с людьми быть. От них и ума наберешься, и столько всего увидишь...

Как-то из Северодонецка приехал ко мне один военный — красивый мужик, кудрявый, светловолосый. У него были две грыжи диска в поясничном отделе плюс мышечный корсет слабенький. Я поставил ему диски на место и говорю: «Милый человек, будь осторожен, особенно в отношении любви. Вещь эта хотя и приятная, но кочегарить тебе надо легонько. Лучше пусть больше она кочегарит, а ты только хекай».

— В смысле сачкуй?

— Ну да. А тут по соседству остановилась одна женщина, немножко похожая на Зыкину. Привезла ко мне дочку со сколиозом, а сама здоровая. И вот эта красавица уговорила его прогуляться до Ворсклы. Там есть старый мост, разрушенный еще во времена немцев, а вокруг уж больно кусты хорошие. В общем, пошла у них там любовь, а у него началось сползание позвонка и отобрало, по сути, ноги. Вот так сразу! Она молодец, вызвала «скорую помощь», и его ко мне привезли. Я ему снова все сделал, он месяц лежал в Кобеляках...

— ...а потом опять в кусты?

— А потом я ему говорю: «Миленький, теперь помаленьку домой, но смотри — с женой осторожно». Месяца через три приезжает уже с женой. Она вручает мне букет цветов, а он — красивый коньячный наборчик: три бутылки и три рюмочки. Жена обнимает меня, целует: «Спасибо вам за моего мужа. Хотела уже с ним разводиться». — «Почему?». — «Вы знаете, одно время он так болел, что не мог со мной переспать, а теперь и мне хватает, и куме». Я думаю: «Елки-палки!», а он так тихо мне шепчет: «Сейчас до кумы не хожу».

— Николай Андреевич, напоследок хочу спросить: что вы знаете про любовь? Какая она была в вашей жизни?

— Любовь? «Это чувство неземное, что волнует нашу кровь». По-моему, так у Есенина? Что я могу еще сказать? Кохай жизнь, жену, детей, родину — это и есть любовь. Если же ты ее предаешь — отчизну свою или женщину, — это уже не любовь, как ни клянись... Есть такие — падают на колени: «Я люблю свою родину!»... Я говорю им: «Встань, ты уже не мужик!». Мужик вообще на колени не падает — он может встать на одно колено, когда дает клятву родине и берет в руки флаг.

— Вы человек видный. В жизни у вас было много женщин?

— Две! От первой жены, с которой я разошелся, у меня три дочери, а со второй детей нет, поэтому сына взял из детдома...

— За всю жизнь две женщины?

— Господи, а зачем мне их менять? Что, остальные лучше?

— Но я не жен имею в виду — женщин...

— Ах, вот в каком смысле? Каждый день не меньше 300 баб — и старых, и молодых. Иногда такие красивые девчата приходят...

— И что вы чувствуете, когда к ним прикасаетесь?

— Чувствую, что я врач.

— И даже в кусты не тянете? К Ворскле? Не поверю...

— Боже, какие там кусты?! Раньше я хоть изредка ходил искупаться, а теперь... Чем дальше, тем меньше тянет, да и некогда. Я устаю, очень устаю, но когда приходит красивая женщина, приятно. Вот, на­пример, Валя Толкунова — я обожаю ее до невозможности, но это не значит, что есть какие-то отношения.

Или София Ротару... Однажды она давала в Крыму концерт, а я так пришел, чтобы она не знала. Сижу с Андрианой в шестом ряду, Соня поет «Лаванду» и вдруг увидела меня. Подходит к шестому ряду, берет меня за руку и ведет на сцену. Она поет, мы танцуем, потом я от души ее поцеловал. Думаю: «Боже, какой я счастливый человек — с Соней поцеловался».

«Жена поставила мне ультиматум: «Если не поедешь к Гордону — задавлю»

— Я благодарен вам за этот разговор и очень хочу, чтобы еще много лет вы помогали людям...

— Дмитрий Ильич, это моя работа! Пользуясь случаем, читателям «Бульвара Гордона» я одного пожелаю: чтобы поменьше курили. Я никому, даже врагам своим этого не желаю. Знаете, Роберт Бернс — был такой шотландский поэт — как-то сказал: «Единственное, чего желаю своим врагам, — зубной боли. Чтобы понемножку болело и они не воевали». По мне, так пусть люди наслаждаются жизнью. Любят врать — пускай врут. «Брехнею свiт пройде, а назад не вернеться» — есть такая народная мудрость. Делать кому-то пакости? Долго не получится — рано или поздно оно к тебе же вернется. Людей любить надо, труд надо любить и в любом случае быть человеком.

Я, например, очень люблю детей. Идя на прием, обязательно беру два-три килограмма конфет и, только помою руки, говорю: «Дети, я обязательно всем до единого дам конфетки». Они такие хорошие, наивные, чистые. «Кого ты больше любишь, — спрашиваю одного пацана, — папу или маму?». Малыш задумался, а я подзуживаю: «Если маму, конфет не дам, если папу — дам». Он удивился: «Почему?». — «Папа — это орел, голубь мира, защитник. А кто такая мама?». С тех пор парнишка, как только меня видел, кричал: «Дядя Коля! Доктор Касьян! Я люблю папу. Дай ему конфет!».

...У меня во дворе живут дикие голуби, горлицы. Я говорю девочке: «Приходи ко мне жить. Видишь, у меня дикие голуби есть. Каждая горличка дает ведро молока, а потом из него делают конфеты, «Птичье молоко» называются». Она так смотрит, смотрит: «Мама, а этот доктор тю-тю» — крутит у виска пальцем. Та засмущалась: «Доченька, как тебе не стыдно такое показывать?!». — «А почему мне должно быть стыдно? Ты ведь работаешь на кондитерской фабрике, и я знаю, из чего делают «Птичье молоко».

Дети необычайно умные. Одна девочка приехала — красивая, кудрявая, глаз оторвать невозможно. Лет пять ей, не больше. Скворцы у меня за окном поют-заливаются. Я спрашиваю: «О чем поют скворцы?». — «А вы разве не знаете?». — «Нет». — «А вы послушайте, они же поют: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!». Разве взрослый мог бы до этого додуматься? А ребенок запросто.

— С детьми вы находите общий язык, а с женщинами?

---

---

— И им хоть какую-то шутку, да скажу. Например, ложится такая хорошая, а я ее беру (поет): «Широка страна моя родная» — и по попке хлоп! Она довольна-довольна! А иная пациентка скажет: «Какая же здесь широкая? Нет, это от Москвы до самых до окраин».

И с бабушками люблю пошутить. «Вот честно скажи, — спрашиваю, — сколько раз деду изменяла?». Она засмущается: «Да Господь с вами...», а я строгим голосом: «Если не скажешь, ничего тебе делать не буду». — «Да оно уже забылось», — отвечает. Я ей: «Такое не забывается». Есть, правда, старушки, которые признаются...

— И много бывает?

— Немного, но бывает. С больными нужно шутить — это своего рода психотерапия. Я побалагурю, посмеюсь...

— ...и больному уже легче...

— У меня, между прочим, не было ни одного случая, чтобы кто-то из пациентов терял сознание. Хотя нет, одну смешную историю расскажу. Отец вез свою дочку в Днепродзержинск и попал в аварию. У девочки — она сидела на переднем сиденье — были перебиты два ребра, ключица и руки, а у него вывих пальца. Дочку лечу, складываю, собираю, мелю ей всякую чепуху — она только немножко ойкает. Закончил все хорошо, девочка попила водички, как тут отец просит: «Николай Андреевич, посмотри этот палец». Только я начал осмотр — он хлоп в обморок! Дытына с перебитыми ребрами все стерпела, а он с пальцем свалился! Такие есть среди мужиков герои!

— Спасибо, спасибо вам, Николай Андреевич!

— Спасибо надо говорить моїй жiнцi. Она мне поставила ультиматум: «Если не поедешь к Гордону — задавлю». Я ее умаслил: «Мамочка, давить не надо — я и сам к Гордону поеду. Он же Ильич, а я всех Ильичей знаю».

— Супруге привет передавайте, чтобы берегла вас на радость людям...

— Вам тоже всего наилучшего! И читателей ваших прошу: «Живите хорошенько, боритесь...

— ...и поборете»?

— Обязательно! Такого не может быть, чтобы не побороли...

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter